6,2
Распорядители Игр появились в первый же день, вскоре после
начала тренировки – около двух десятков мужчин и женщин в пурпурных одеяниях.
Они сидят на скамьях, устроенных вдоль стен зала, иногда прохаживаются,
смотрят, что-то записывают. А чаще всего пируют за огромным столом, куда слуги
подносят все новые кушанья, и как будто не обращают ни на кого внимания. Хотя
пару раз, повернувшись в их сторону, я натыкалась на чей-нибудь взгляд. Во
время наших перерывов на еду распорядители совещаются о чем-то с инструкторами.
Когда мы возвращаемся, они сидят вместе.
Завтрак и обед нам подают отдельно на своих этажах, ленч –
для всех двадцати четырех сразу в столовой рядом с тренировочным залом. Блюда
расставлены на тележках – подходи и бери, что хочешь. Профи обычно собираются
шумной компанией за одним столом, подчеркивая свое превосходство – мол, мы друг
друга не боимся, а на остальных нам и вовсе наплевать. Большинство других сидят
поодиночке, словно овцы, отбившиеся от стада. С нами никто не заговаривает; мы
едим вместе и даже пытаемся поддерживать дружескую беседу – Хеймитч на этот
счет все уши прожужжал.
Знать бы еще, о чем говорить. О доме – грустно, о настоящем
– невыносимо. Однажды Пит вытащил хлеб из корзинки и стал показывать мне разные
сорта. Организаторы позаботились, чтобы в корзинах был хлеб из всех дистриктов
вдобавок к непревзойденному капитолийскому. Буханки в форме рыбы, зеленые от
добавленных в них водорослей, из Дистрикта-4. Маленькие полумесяцы, усыпанные
семенами, из Дистрикта-11. Почему-то выглядят они гораздо аппетитнее, чем
обычные растрескавшиеся кругляшки у нас дома, хотя и сделаны из такого же
теста.
– Вот так вот, – подытоживает Пит, сгребая буханки
обратно в корзину.
– Ты много знаешь, – говорю я.
– Только о хлебе, – возражает он. – Ладно, теперь
засмейся, будто я сказал что-то смешное.
Мы оба прыскаем от смеха, довольно убедительно, и словно бы
не замечаем, как остальные на нас глазеют.
– Отлично, а сейчас я продолжаю мило улыбаться, а ты
что-нибудь говори, – продолжает Пит.
Эта так называемая дружба изматывает будь здоров. Тем более
что с тех пор как в тот раз я хлопнула дверью, отношения между нами охладели.
Но приказ есть приказ.
– Я не рассказывала, как однажды за мной гнался медведь?
– Нет, хотя звучит интригующе.
Я начинаю рассказ, старательно разукрашивая его мимикой и
жестами. История эта произошла на самом деле – как-то раз я сдуру решила
поспорить с медведем-барибалом, у кого из нас больше прав на дупло с медом. Пит
хохочет и к месту задает вопросы. У него это получается гораздо лучше, чем у
меня.
На второй день, когда мы пробуем свои силы в метании копья,
Пит шепчет мне на ухо:
– Кажется, мы обзавелись еще одной тенью.
Я метаю копье – с небольшого расстояния выходит не так уж
плохо – и вижу, что чуть поодаль сзади за нами наблюдает девочка из
Дистрикта-11, та самая двенадцатилетняя, которая так напомнила мне Прим. Вблизи
она выглядит на десять. Блестящие темные глаза, атласная кожа. Девочка слегка
наклонилась вперед на носочках и чуть-чуть отстранила локти от боков, готовая
упорхнуть при малейшем звуке. Будто маленькая птичка.
Пока Пит бросает, я наклоняюсь за другим копьем.
– Кажется, ее зовут Рута, – негромко говорит он.
Я закусываю губу. Рута – маленький желтый цветок, растущий
на Луговине. Рута, Прим – в каждой из них едва ли семьдесят фунтов, да и то
если в мокрой одежде.
– Ну и что ты предлагаешь? – спрашиваю я несколько
резче, чем хотела.
– Ничего, – отвечает он. – Просто поддерживаю
разговор.
Теперь, когда я знаю, что она рядом, мне трудно ее
игнорировать. Девочка молча ходит следом и учится в тех же секциях, что и мы.
Она не хуже меня разбирается в растениях, быстро лазает, метко стреляет – раз
за разом попадает в мишень из рогатки. Но что такое рогатка против здоровенного
парня с мечом?
За завтраком и обедом Хеймитч и Эффи дотошно выспрашивают
нас о каждой минуте, проведенной в тренировочном зале: что делали, кто за нами
наблюдал, какое впечатление производят другие трибуты. Цинна и Порция с нами не
едят, так что наших кураторов ничто не сдерживает. Нет, друг с другом они
больше не схватываются, зато с завидным единодушием принялись за нас. Не знаю,
как Пит терпит, а я от нескончаемых указаний, что делать и чего не делать на
тренировках, уже на стенку лезу.
Когда во второй вечер нам наконец удается от них улизнуть,
Пит ворчит:
– Уж лучше бы Хеймитч опять запил.
Пытаюсь засмеяться, но получается только фырканье. Осекаюсь
и понимаю, что совсем запуталась, когда мы друзья, а когда нет. На арене я, по
крайней мере, буду знать точно.
– Не надо. Зачем притворяться наедине.
– Ладно, Китнисс, – устало отвечает Пит. После этого мы
разговариваем только на людях.
На третий день, после ленча, нас начинают вызывать на
индивидуальные показы к распорядителям Игр. Дистрикт за дистриктом, вначале
юношу, потом девушку. Как обычно, Дистрикт-12 последний. Мы торчим в столовой,
не зная, куда еще податься. Те, кто уходят, обратно не возвращаются. Комната
постепенно пустеет, и необходимость играть на публику отпадает. Когда вызывают
Руту, мы с Питом остаемся одни и сидим молча, пока не приходит его очередь. Он
встает.
– Помни, что Хеймитч советовал выложиться по полной, –
невольно срывается у меня с губ.
– Спасибо. Так и сделаю. Ни пуха тебе.
Я киваю. Зачем я вообще что-то говорила? Хотя… если мне
суждено проиграть, то пусть лучше выиграет Пит. Будет лучше для нашего
дистрикта, а значит, для мамы и Прим.
Минут через пятнадцать называют мое имя. Я приглаживаю
волосы, расправляю плечи и… войдя в зал, сразу понимаю, что ничего хорошего
меня не ждет. Слишком долго они здесь просидели, эти распорядители, слишком
много демонстраций посмотрели, а многие и выпили лишка. Больше всего им сейчас
хочется пойти домой.
Мне не остается ничего другого как выполнять задуманное. Я
направляюсь к секции стрельбы из лука. Вот они, долгожданные! Все эти дни у
меня прямо руки чесались до них добраться. Луки из дерева, пластика, металла и
еще из каких-то незнакомых мне материалов. Стрелы с безупречно ровным
оперением. Я выбираю лук, надеваю тетиву и набрасываю на плечо подходящий
колчан со стрелами. Выбор мишеней невелик: обычные круглые и силуэты людей. Я
иду в центр зала и выбираю первую цель – манекен для метания ножей. Еще
натягивая стрелу, понимаю: что-то не так. Тетива туже, чем та, которой я пользовалась
дома, а стрела жестче. Я промахиваюсь на несколько дюймов, и теперь на меня уж
точно никто и не взглянет. Вот так показала себя! Я собираю волю в кулак и
возвращаюсь к щиту с мишенями. Выпускаю одну стрелу за другой, пока руки не
привыкают к новому оружию.
Опять занимаю ту же позицию в центре зала и поражаю манекен
в самое сердце. Следующей стрелой перерубаю веревку, на которой подвешен мешок
с песком для боксеров. Мешок бухается на пол и с треском лопается. Тут же делаю
кувырок, встаю на колено и точным выстрелом сбиваю светильник высоко под
потолком. Вниз летит сноп искр.
Вот теперь то, что надо! Я поворачиваюсь к распорядителям,
ожидая их реакции. Некоторые одобрительно кивают, но большинство увлечены
жареным поросенком, только что поданным на стол.
Меня охватывает ярость. От этого, возможно, зависит моя
жизнь, а им и дела нет. Поросенок куда важнее! Сердце колотится в груди, щеки
пылают. Не думая, выхватываю стрелу и посылаю ее в сторону стола. Раздаются
вскрики, едоки шарахаются в стороны. Стрела пронзает яблоко во рту поросенка и
пришпиливает его к стенe. Все таращатся на меня, не веря глазам.
– Спасибо за внимание, – говорю я с поклоном и, не
дожидаясь разрешения, иду к выходу.
|