7,2
– Не думаю. Какой прок? Если для острастки, чтобы другим
неповадно было, то придется раскрыть все, что случилось. Едва ли они захотят. А
иначе только морока. Скорее уж они устроят тебе ад на арене.
– Так ведь Игры для того и проводят, чтобы нам жизнь медом
не казалась, – встревает Пит.
– Вот именно, – соглашается Хеймитч, и я понимаю, что,
как это ни глупо звучит, им двоим удалось меня развеселить.
Хеймитч хватает пальцами свиную отбивную, заставляя Эффи
нахмуриться, окунает ее в бокал с вином. Потом раздирает кусок руками и со
смехом спрашивает:
– И как они выглядели?
Уголки моего рта невольно приподнимаются:
– Ошарашенными, испуганными. Некоторые смешными. –
Перед глазами у меня возникает картина. – Один мужчина сел в чашу с
пуншем.
Хеймитч громко гогочет, и мы все тоже смеемся, кроме Эффи,
хотя и она, похоже, с трудом подавляет улыбку.
– Так им и надо. Смотреть на вас – их работа, и то, что вы
из Дистрикта-12, еще не причина отлынивать от обязанностей. – Она
озирается, будто сказала что-то из ряда вон выходящее. – Может, я слишком
резка, но таково мое мнение, – добавляет она, не обращаясь ни к кому в отдельности.
– Теперь я получу самый низкий балл, – говорю я.
– Баллы играют роль, только когда они очень высокие. Плохие
и посредственные никого не интересуют. Кто знает, может, ты нарочно
притворялась, чтобы получить оценку пониже? Бывает ведь такое, – возражает
Порция.
– Надеюсь, мою четверку воспримут именно так, – говорит
Пит. – Если я хоть столько получу. В самом деле, что может быть скучнее?
Вышел парень, покидал железный шар на пару ярдов, раз чуть себе ногу не отшиб…
Зрелище так себе.
Я улыбаюсь и чувствую, что умираю от голода. Отрезаю себе
кусок свинины, захватываю им комок картофельного пюре и начинаю есть. Все в
порядке, моя семья в безопасности. Остальное – ерунда.
После обеда идем в гостиную смотреть объявление результатов.
Сначала показывают фотографию трибута, через пару секунд внизу экрана – его
балл. Профи, как следовало ожидать, получают от восьми до десяти. Большинство
других – около пяти. Маленькую Руту неожиданно оценивают на семерку. Интересно,
чем ей так удалось поразить судей? Хотя при ее крохотных размерах что угодно
покажется невероятным. Дистрикт-12, разумеется, последний. Питу достается
восьмерка. Стало быть, кто-то на него все-таки смотрел. Мои ногти впиваются в
ладони, пока я напряженно смотрю в телевизор, ожидая худшего. И тут на экране
вспыхивает – одиннадцать! Одиннадцать!
Эффи Бряк испускает визг, все хлопают меня о спине и кричат
поздравления. Я все еще не могу поверить.
– Тут какая-то ошибка. Как, как это возможно? –
спрашиваю я Хеймитча.
– Видно, понравился твой характер. Им ведь нужно устроить
зрелище, и горячие головы тут как раз пригодятся.
– Огненная Китнисс! – говорит Цинна, обнимая
меня. – Подожди, вот увидишь свое платье для интервью!
– Опять пламя?
– В некотором роде, – лукаво отвечает он. Мы с Питом
поздравляем друг друга – снова неловкость. У нас обоих хорошие результаты,
только вот что это значит для другого? При первой возможности я убегаю в свой
номер и с головой зарываюсь в подушки. Я выжата как лимон от сегодняшних волнений
и слез. Медленно я погружаюсь в сон. Приговор отложен, есть передышка; под
закрытыми веками все вспыхивает число «одиннадцать».
Проснувшись на рассвете, я еще некоторое время лежу в
постели, глядя, как на ясном небе встает солнце. Сегодня воскресенье. Дома –
выходной. Интересно, где сейчас Гейл? В лесу? Обычно по воскресеньям мы делаем
запасы на неделю. Встаем рано, охотимся, собираем, потом торгуем в Котле. Как
там Гейл без меня? Каждый из нас умеет охотиться в одиночку, но вдвоем
сподручнее, особенно когда на крупного зверя идешь. Да и вообще – с напарником
и ноша легче, и веселее.
Целых полгода я лазала по лесам одна, пока не столкнулась с
Гейлом. Было тоже воскресенье, октябрь, воздух прохладный и пряный от мертвых
листьев. Все утро я соревновалась с белками, собирая орехи, а после обеда,
когда потеплело, выкапывала на мелководье клубеньки стрелолиста. Из дичи
удалось подстрелить только одну белку, она так увлеклась поиском желудей, что
прямо в руки мне бежала. Но дичью можно будет заняться и потом, когда на землю
ляжет снег, и под ним ничего не найдешь. Забравшись в тот день дальше обычного,
я уже спешила домой, с трудом таща мешки, и тут наткнулась на мертвого зайца,
подвешенного на тонкой проволоке в нескольких футах от земли. Ярдов через
пятнадцать висел другой. Я узнала эти петли-ловушки, такие ставил мой отец.
Когда в нее попадает зверь, петля затягивается и поднимает его вверх, чтобы
другие животные не добрались. Все лето я безуспешно пыталась делать эти штуки,
поэтому теперь остановилась, чтобы рассмотреть поближе. Я только взялась за
проволоку чуть повыше кролика, как раздался чей-то голос: «Лучше не трогай!» Я
отскочила на несколько шагов назад, и из-за дерева появился Гейл. Должно быть,
он наблюдал за мной. Ему тогда было всего четырнадцать, но со своим ростом
больше шести футов он казался мне совсем взрослым. Я и раньше встречала еще в
Шлаке и в школе. И еще один раз… Он тоже потерял отца при том взрыве в шахте, и
в январе, вместе со мной, получал медаль «За мужество» в Доме правосудия. Два его
маленьких брата цеплялись за подол матери, по огромному животу которой было
ясно: со дня на день семью ждет пополнение.
– Как тебя зовут? – спросил Гейл, подходя ближе и
вытаскивая кролика из петли. На поясе у него уже висело три тушки.
– Китнисс, – ответила я едва слышно.
– Ты что, не знаешь, Кискисс, воровство у нас наказывается
смертью?
– Китнисс, – поправила я громче. – Я не собиралась
воровать. Просто хотела посмотреть, как устроена ловушка. В мои никогда ничего
не попадается.
Он нахмурился и спросил с подозрением: – А белка у тебя
откуда?
– Подстрелила.
Я сняла с плеча лук– маленький, детский, отец смастерил его
специально для меня. К большому я еще только приноравливалась, когда было
время, и надеялась весной добыть первую крупную дичь.
Гейл уставился на лук.
– Можно взглянуть?
– Бери, только помни: воровство карается смертью.
Тут я впервые увидела, как Гейл улыбается. Его лицо сразу
преобразилось: из угрожающего оно стало приветливым. С ним даже захотелось
подружиться. Тем не менее прошел не один месяц, прежде чем я улыбнулась ему в
ответ.
Мы поговорили об охоте. Я сказала Гейлу, что, возможно,
достану ему лук, если он даст мне кое-что взамен. Не еду. Я хотела знаний.
Хотела научиться ставить такие ловушки, чтобы каждый день пояс был обвешан
жирными кроликами. Гейл ответил, что звучит заманчиво, но нужно подумать. Со
временем, сначала неохотно и с опаской, мы начали делиться друг с другом
умениями, оружием, своими тайными местами; где росли дикие сливы или водились
индейки. Гейл научил меня делать силки и ловить рыбу. Я показала ему съедобные
растения и в конце концов отдала один из своих драгоценных луков. Пришел день,
когда мы без лишних слов поняли, что стали командой. Делили трудности и
делились добычей, чтобы ни его, ни моя семья не голодали.
С Гейлом я чувствовала себя в безопасности, чего мне так не
хватало после смерти отца. Теперь я не была такой одинокой в многочасовых
блужданиях по лесу. И охотиться стало легче. Не нужно постоянно оглядываться
назад, когда кто-то прикрывает тебя с тыла. Гейл значил для меня намного
больше, чем просто напарник на охоте.
Я ему доверяла как никому другому, могла высказать все те
мысли, что тщательно скрывала внутри дистрикта. И он отвечал мне тем же. В
лесу, рядом с Гейлом, я иногда бывала счастлива.
Я считаю его другом, но «друг» слишком слабо сказано для
того, чтобы выразить, чем он стал мне в последний год. Мое сердце сжимается от
тоски. Если бы он был здесь! Нет, конечно, я не хочу этого на самом деле. Не
хочу, чтобы он оказался на арене и погиб. Просто… просто я очень скучаю. И мне
жутко одиноко. Что чувствует он? Скучает ли? Наверно.
Я вспоминаю число «одиннадцать», вспыхнувшее под моим именем
вчера вечером, и точно знаю, как бы это прокомментировал Гейл. «Тебе есть над
чем поработать!» – сказал бы он с улыбкой, и теперь я бы без колебаний
улыбнулась ему ответ.
Насколько мне легко с Гейлом, настолько трудно с Питом.
Трудно даже притворяться друзьями. Я постоянно задаюсь вопросом, зачем он
что-то сделал или сказал. Хотя как тут можно сравнивать? С Гейлом мы сошлись
потому, что так было легче выжить нам обоим. С Питом все иначе: выживание
одного значит смерть другого. И никуда этого не деться.
Эффи стучит в дверь напомнить, что меня снова ждет
«важный-преважный день». Завтра у нас берут интервью для телевидения, так что
сегодня у всей группы забот полон рот.
Встаю и принимаю душ, стараясь в этот раз быть
повнимательнее с кнопками. Пит, Эффи и Хеймитч собрались за столом и о чем-то
шушукаются. С чего бы это? Впрочем, голод сильнее любопытства, сперва я
нагружаю блюдо завтраком, а потом уж присоединяюсь к остальным.
Из мясного сегодня баранина с черносливом, уложенная на
гарнир из зизании, черного риса. Вкусно – пальчики оближешь. Только когда на
тарелке остается меньше половины, замечаю, что все почему-то молчат. Я делаю
глоток апельсинового сока и вытираю рот.
– В чем дело? Вы ведь должны натаскивать нас для интервью,
верно?
– Верно, – соглашается Хеймитч.
– Ну так не стесняйтесь. Я вполне могу есть и слушать
одновременно.
– Понимаешь, мы несколько изменили планы… В том, что
касается нашего текущего подхода…
– Какого еще подхода? – удивляюсь я, не в силах
вспомнить из данных нам за последнее время инструкций ничего, достойного такого
наименования. Разве что не выпендриваться перед другими трибутами.
Хеймитч пожимает плечами:
– Пит попросил, чтобы его готовили отдельно.
|